Вслед за Францией традиция воспитания на произведениях Сегюр перекинулась в Россию и сохранилась в дворянско-интеллигентских кругах вплоть до начала XX в. Ее книги читали дети Л.Н. Толстого — в яснополянской библиотеке находится по крайней мере 6 произведений писательницы. О ее книгах вспоминают А. Белый, С. Соловьев, Н. Кривошеина, А. Бенуа… Для некоторых читателей книги Сегюр не остались в детстве, проследовали с ними по жизни и отразились в творчестве: ее образы встречаются в произведениях Г. Газданова; в творчестве В. В. Набокова, бывшего ровно столетием младше писательницы и во многом повторившего ее литературную судьбу, сегюровские мотивы обыгрываются неоднократно и своеобразно (например, в романе «Ада, или Радости страсти: «Род заезженной загадки (из "Les Sophismes de Sophie [Софизмы Софи (фр.).]" мадемуазель Стопчиной, "Les Bibliothèque Vieux Rose ["Библиотеки престарелой Розы" (фр.).]"): что было первым — Неопалимый Овин или Чердак?»(Набоков 4: 112).
Как именно произошло знакомство с книгами Сегюр у Цветаевой? Возможно, что стихотворение «Книги в красном переплете» посвящено не только героям Марка Твена; такое оформление имела серия «Розовая библиотека», и произведения Сегюр — прежде всего сказки — могли подарить Цветаевой другие «золотые имена» и образы. «Сиреневый лес», заколдованные принцы и феи вышли из тех же стоявших на той же полке книг «в потертом, красном переплете». Знакомство с автором могло быть продолжено в 1903-1904 гг. в лозаннском католическом пансионе: произведения Сегюр вполне подходили для пансионской библиотеки.
Воспоминания о детском чтении пригодились Цветаевой на исходе «чешского периода» в связи с планами переезда во Францию. Вероятно, это стало одной из причин того, что Цветаева начала обучать дочь французскому языку, и сказки, прочитанные в детстве, как нельзя более подходили для этой цели. 17 ноября 1924 г. Цветаева пишет О. Е. Колбасиной-Черновой:
«…хочу подарить Але на Рождество <…> «Les nouveaux contes de fée» M<ada>me de Ségur (Bibliothèque Rose) — в Праге их нет — чудные сказки, одна из любимых книг моего детства. <…> Там все принцы и принцессы, превращенные в зверей» [Цветаева 6: 690].
Цветаева нетерпеливо ждала книгу, напоминала, бурно радовалась долгожданному подарку — возможно, она попыталась повторить с Алей свой детский опыт, в попытке воскресить в собственной семье «психический мир» детства в Трехпрудном. В переписке с Черновыми тема чтения отзывается неоднократно, проявляя всю амплитуду отношения: первоначальная ностальгия, увлеченность постепенно сменяются переосмыслением прочитанного. Формула «L’unique consolation (contentement) d'avoir fait une bêtise est de l’avoir faite soi-même» [Единственное утешение (отрада) от совершенной глупости в том, что ты совершила ее сама (фр.)]» [Цветаева 6: 670], возможно, уже имеет полемический смысл по отношению к нравоучительным сентенциям Сегюр, подобно набоковским реминисценциям. Начинается подшучивание над сказочными образами, пока достаточно добродушное; но в конце концов дидактика и затянутость сегюровской манеры вызывают отторжение, и через четыре месяца выводится насмешливое резюме — пародийная формула рекламного типа: «Молоко “Слезоточивое раскаяние”» и каламбур, обыгрывающий образ «падающего дома».
Возможно, интенсивная работа над «Крысоловом», которая происходила как раз в это время, увела Цветаеву в другие миры и мысли и сказалась на отношении к сказкам Сегюр. Как бы то ни было, воскресить мир детства не удалось, сказочный замок рушится и его автор исчезает из круга интересов Цветаевой — чтобы через несколько лет понадобиться при воспоминании о Сонечке Голлидей, когда будут выведены другие формулы.
Если в записи между 11 и 13 мая 1920 г. Цветаева ставит имя Сонечки в один ряд с именем Евдокии Ростопчиной в общем контексте «подруг» [ЗК2: 138], то через 13 лет она обнаруживает в другой Ростопчиной основания для более глубокого сходства.
Сравнение первого, беглого наброска в записной книжке 1933 г., в записи между 23 и 30 января:
«Petite fille modèle — et b<on> peti<t> diab<le>. Toute ma petite Sonetc<hka> immense ten<ue> en la Mme de Ségur. On n’est pas compatr<iotes> po<ur> rien! [Маленькая девочка-паинька и добрый чертенок. Вся моя Сонечка совершенно в духе госпожи де Сегюр. Не зря они соотечественницы!]» [ЗК2: 357]
с окончательной редакцией 1937 г.:
«Petite fille modèle — et bon petite Diable. Toute ma petite Сонечка — immense — tenue dans la C-tesse de Ségur. On n’est compatriotes pour rien! [Примерная маленькая девочка и милый чертенок. Вся моя маленькая Сонечка — безмерно — похожа на графиню де Сегюр. Недаром они соотечественницы!]» [Цветаева 4: 327]
показывает, что формула была найдена сразу и через четыре года понадобились лишь ее уточнения: выявить контраст русского имени во французском окружении, подчеркнуть контраст маленького тела и великой души, и усилить сопоставление двух Софий уточнением высокого титула второй. Точное определение Cонечкиной сути создается сочетанием сегюровских и диккенсовских образов.
«…Сонечка же сама — вся — была из Диккенса <…> Диккенсовские девочки — все — были. Потому что я встретила Сонечку» [СС4: 317-318].
Камилла и Мадлена из романа Сегюр «Petites filles modèles» [«Примерные девочки»] (1858) — это те самые добрые, милые, наивно честные диккенсовские девочки, которым противопоставлена весьма несовершенная Софи, они воплощают суть «простой, явной, вопиющей доброты всего существа» [Цветаева 4: 327] героини цветаевской повести.
Другая же диккенсовская ипостась Сонечки в сегюровском варианте — это маленький Шарль из романа «Un bon petit Diable» [«Добрый чертенок»] (1865), в котором издевательства воспитателей будят в ребенке темные наклонности, а благотворное влияние слепой подруги позволяет преодолеть пороки и стать хорошим человеком. Считается, что роман Ч. Диккенса "Дэвид Копперфилд" мог вдохновить Софи де Сегюр на создание "Доброго маленького чертенка", да и выбор имени героя — французский вариант английского "Чарльз" — связывает его с английским автором.
Цветаева заметила и запомнила лукавую дерзость героя «Un bon petit Diable», и именно такая аналогия потребовалась для образа Сонечки.
Возможно, этот сегюровский «чертенок» уже появлялся на страницах Цветаевой. В стихотворении «Моим стихам, написанным так рано…» эпитет, данный ранним стихам: «ворвавшимся, как маленькие черти, // В святилище, где сон и фимиам» и символизирующий безудержную дерзость авторского мироощущения, может быть калькой французского оборота «petits diables [чертенята]», источник которого стоит искать в детских книгах, в том числе — в романе Софии де Сегюр «Un bon petit Diable».
Таким образом, Цветаева, подобно В.В. Набокову, внимательно прочитала книги Сегюр, но, как и Набоков, взяла из них свое. Цветаева расставляет акценты в сооветствии с замыслом, выбирает крайние смысловые полюса романов для большей точности и яркости образа Сонечки, сплетая и ангельское, и дьявольское начала своей героини в нерасторжимое единство. Исток же этих образов и воплощаемых ими начал Цветаева находит в их авторе — графине де Сегюр, и этим утверждает двойное родство героинь, при котором общность русского происхождения подкрепляется общностью душевного строя.
Важность сегюровских образов для формулы Сонечкиной сути приводит к осознанию значимости самого автора. Воспоминание о прочитанных в детстве романах возвращает к той самой книге, с которой началось знакомство, в непростом пути ее усвоения. Слова Цветаевой о сборнике сказок: "лучшее и наименее известное из всего ею написанного — сказки совершенно исключительные" (Цветаева 4: 327) свидетельствуют, что негативное впечатление от повторного прочтения в 1925 г. было впоследствии переосмыслено. Первоначальные завышенные ожидания не оправдались и в соответствии с амплитудой цветаевского максимализма сменились стадией внешне абсолютного непринятия, при которой выяснились главные пункты расхождения с автором. Но сегюровские тексты оказались наделенными таким жизненным потенциалом, что продолжали подспудное существование в памяти, и впоследствии с той же закономерностью наступила стадия нового, осознанного принятия (в полном соответствии с диалектической триадой: тезис — антитезис — синтез). Обучение сына чтению и постоянно возникающая тема подарков знакомым детям заставили Цветаеву снова обратиться к сказкам графини де Сегюр; пережив отторжение от прочитанного, со временем она увидела в них близкие темы и мотивы, и книга вновь стала необходимой.
Полемическое утверждение о минимальной известности сборника имеет тот смысл, что славу сказок затмила популярность других книг, прежде всего трилогии «Примерные девочки», и иллюстрирует характер цветаевского чтения, в котором в результате переосмысления отвергнутых сказок непринятие компенсируется утверждением их абсолютной ценности.
Окончание следует.
ЛИТЕРАТУРА
Набоков 4 — Набоков В. Собрание сочинений американского периода: в 5 т. Т 4. Ада или Радости страсти. СПб., 1997.
Цветаева 6 — Цветаева М. И Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. Письма / Вступ. ст. А. Саакянц. Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. М., 1995.
ЗК2 — Цветаева М. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. Т. II: 1919–1939. / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е. Б. Коркиной и М. Г. Крутиковой. М., 2000, 2001.
Цветаева 4 — Цветаева М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза / Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М., 1994.
Цветаева 4 — Цветаева М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза / Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М., 1994.
Комментариев нет:
Отправить комментарий